Памяти В.М. Кудрова
Небольшая преамбула: последние двенадцать лет я работала в Высшей школе экономики, одном из самых крупных и, как считалось, самых либеральных университетов России. Действительно, очень долго ему удавалось оставаться свободным: в Вышке работали радикальные оппозиционеры и махровые государственники, проводились острые дебаты и международные конференции, создавались партнерства с университетами всего мира – там было интересно.
Минувшее невероятно спрессованное десятилетие пронеслось, пока мы стояли в оцепенении, не до конца веря в происходящее, как огромный страшный смоляной ком из репрессий, аннексии Крыма, политических процессов, пыток, отравлений, убийств и вновь репрессий, и каждый цикл деградации ставил общество и университет как одну из его проекций перед выбором: соглашаться или противостоять. Кто-то с готовностью брал под козырек (как многие московские и питерские, и уж тем более, региональные вузы), кто-то шел на осторожные уступки, пытаясь при этом сохранить самое главное. Вот только влипли в результате абсолютно все – осталось лишь обваляться в перьях.
Политика сидения на двух стульях, которую проводила Вышка, одновременно декларируя свою университетскую независимость и все больше сотрудничая с властью, завела ее в неизбежный тупик: охранители клеймили "пятой колонной", в то время как либеральная общественность все чаще упрекала в ужесточении цензуры. Крах этой стратегии стал очевиден в 2019 году. Тогда в ходе массовых протестов против недопуска независимых кандидатов на выборы в Мосгордуму было задержано много молодых людей из подросшего поколения новых несогласных, в первую очередь - студентов. Ни один университет не вступился за них, не вступилась и Вышка, настоятельно порекомендовав своим студентам и преподавателям не участвовать в акциях, нарушающих правопорядок.
Именно летом 2019 г. громко зазвучала так хорошо знакомая всем сегодня зомбическая мантра "мы вне политики", эвфемизм приспособленчества и агрессивного безразличия. Я помню, как перед началом учебного года на ученом совете факультета нам посоветовали "воздерживаться" и "не высказываться" (также помню, как 31 августа я вышла из оцепления на Пушкинской площади, вежливо раздвинув плечом шеренгу спецназа Росгвардии). В январе 2020 года были приняты изменения в правила внутреннего распорядка, которые предписывали избегать упоминание аффилиации с университетом при участии в "политической деятельности" (черта с два). Продолжились увольнения преподавателей, которые начались годом раньше под формальным предлогом структурных преобразований или несоблюдения условий конкурса, теперь они стали еще более масштабными (именно тогда возник "Свободный университет").
Все эти события не оставляли сомнений в том, как ситуация будет развиваться дальше, и я поняла, что следующий год станет для меня последним в российской академии. Летом 2021 года я ушла из университета и академического института, с которым сотрудничала долгие годы, и который к тому моменту, к сожалению, тоже оказался полностью выхолощен. В правильности своего решения я убедилась практически сразу: в июле был отправлен в отставку ректор Кузьминов, усилиями которого Вышка долго пыталась сохранять лицо, а на его место был назначен в высшей степени лояльный Никита Анисимов. Стало очевидно, что никаких компромиссных вариантов больше не осталось: либо университеты превращаются в безусловно управляемые и лишенные индивидуальности путинские кадетские корпуса, либо так или иначе прекращают существовать.
А 24 февраля 2022 года началась война. Я пыталась связываться со своим самыми адекватными коллегами, особенно публичными интеллектуалами, ожидая позиции, реакции, полагая, что на фоне случившейся катастрофы все бонусы от заигрывания с властью, посты и звания теряют всякий смысл, и остаются лишь правда и совесть. Как я заблуждалась. В ответ одни лишь разводили руками, другие молчали. А третьи, в том числе те, кто вполне мог хотя бы промолчать – без промедления поддержали преступное вторжение. Это обнажило другую катастрофу: полную девальвацию российских интеллектуальных "элит" и повальную утрату человеческого достоинства.
В то же время низовое сопротивление бурлило. В ужасе от происходящего мы продолжали выходить на уличные акции, одиночные пикеты, научное сообщество публиковало собравшие тысячи подписей антивоенные петиции – цеховые и университетские, сперва мы встречались с надежными коллегами в зуме, а позже – только лично. Вскоре эта академическая "зарница" сошла на нет.
Ольга, кандидат наук, доцент, преподаватель нескольких московских университетов (имя изменено по просьбе героини):
"Сразу появилась петиция ученых, я подписывала все, что могла. Потом стали появляться "отраслевые" петиции, я подумала: "а почему у нас все молчат?". Я позвонила заведующему кафедрой, он сказал "запускайте петицию, я потом посмотрю и подпишу". Когда она набрала уже больше двух тысяч голосов, его подписи среди них все еще не было…Среди подписавших больше всего выпускников, потом студенты, потом молодые сотрудники, в последнюю очередь – штатные преподаватели факультетов. Потом началось дело питерских студентов (которых собирались отчислить), я очень испугалась, потому что несла ответственность в том числе за студентов, которых мы привлекли. Мы закрыли петицию. Все были напуганы новым законом. <…> В университетах все, как и в обществе: есть те, кто молчит, есть активно поддерживающие конформисты – их меньшинство. Чувствуется расслоение среди преподавателей, позицию "мы будем молчать с фигой в кармане" занимают 2/3. Ученый совет, ректорат поддержали войну открыто. Конъюнктурщики пытаются быстро переквалифицироваться в специалистов по "дружественным странам". <…> Есть самоцензура, хотя слово "война" неизбежно проскакивает: и студенты, и преподаватели его произносят. Но между студентами и преподавателями есть понимание. После одной из весенних конференций обсуждали со студентами, кому сколько штрафов дали, они рассказывали об одинаковых протоколах в судах "под копирку". Потом все перешли в "подпольную» деятельность, которую никто не обсуждает. Сейчас люди определились, и никто никому ничего не доказывает. Все поделились на "лагеря"".
Мария, кандидат наук, доцент, преподаватель одного из московских университетов (имя изменено по просьбе героини):
"Первое время было довольно сложно преподавать: студенты растеряны, да и к себе тоже много вопросов – с чем идти к студентам? Как работать? О чем говорить? Постепенно в диалоге всё-таки удалось нащупать какую-то дорожку, по которой мы со студентами и дошли до конца учебного года. Чувствовалось, что им очень нужна поддержка, точка опоры, какие-то ориентиры. Среди своих студентов не знаю никого, кто хоть сколько-нибудь одобрял или приветствовал происходящее".
Практика показывает, что понимание существует далеко не со всеми студентами. Профессор одного из московских университетов, который когда-то преподавал и мне, был уволен из-за доноса. Он настаивал на том, чтобы я назвала его имя, но я все же предпочту не раскрывать его:
"Я читал лекции онлайн в феврале и сказал студентам: "Дай бог, чтобы у Путина хватило ума не начинать войну". Потом начались офлайн лекции в аудитории, я сказал: "Молился, чтобы хватило ума, а ему ума не хватило" и дальше 10–15 минут объяснял, почему это ложь, почему денацификация и демилитаризация – это все выдумано. На курсе были девочки из Луганска, они начали меня записывать на диктофон, тут же сообщили декану. Декан вызвала меня и начала убеждать, что так нельзя <...> Потом меня вызвала заведующая кафедрой и сказала: "Неплохо бы вам покаяться". Я ответил, что каяться не хочу. Через две недели вызвали в ректорат, собралось все начальство. Требовали, чтобы я дал слово, что на лекциях больше политики не будет. Я ответил, что есть ситуации, в которых нельзя молчать. "А если ядерная война, а если студентов в армию начнут забирать – тоже молчать? Если моя точка зрения может привести к серьезному ущербу для университета, я напишу заявление, но каяться не буду". Через несколько дней меня вызвали в отдел кадров".
Конечно, это далеко не единственный случай, когда преподавателей разных российских университетов увольняют за открытую антивоенную позицию (чаще всего – по доносу), при этом с неизменным требованием "прекратить говорить о политике". Будто бы это в демократическом государстве с состязательной политической системой преподаватель на занятии неожиданно начинает агитировать за каких-нибудь социал-демократов или правых популистов. Странно и неуместно, согласитесь. Но все не совсем так. Осудить войну, назвать ложь – ложью, выступить в поддержку тех, кто был задержан и осужден по антиконституционным законам – этого требует элементарная человеческая порядочность, которая не дает молчать. Хороший преподаватель – это наставник, к которому действительно прислушиваются молодые люди. Студенты кажутся большими, но им не всегда понятно, что происходит, они учатся, они ищут авторитетной поддержки своих взглядов. Вместо этого им предлагают лицемерную игру "университет – вне политики, знания – товар, чтобы быть успешными, вы должны быть послушными". Предлагает ректор - доверенное лицо Путина, предлагает ректор из команды Собянина и проректор - провластный кандидат на тех самых выборах 2019 года. Окончательным и неоспоримым подтверждением аполитичности российских университетов стало т.н. "Обращение Российского Союза ректоров", опубликованное 4 марта 2022 года, в котором руководители вузов дружно и с нескрываемым энтузиазмом поддержали военное вторжение в Украину. Многие были возмущены тем, что ректоры присвоили себе право говорить от лица университетов, однако лишь единицы нашли в себе смелость высказать это публично.
А вскоре после этого и студенты, и преподаватели большинства университетов получили рассылки, напоминающие о "недопустимости участия в несанкционированных акциях" и запрещающие "размещать на своих страницах в социальных сетях, в телеграм-каналах или на стриминговых платформах какую-либо запрещенную информацию". Ставки в игре повысились – до 15 лет лишения свободы. Те, кто не принимает происходящего и придерживается оппозиционных взглядов, но не готовы рискнуть всем, оказались в очевидной этической ловушке.
"Люди не рождаются героями, не каждый может побороть страх", - говорит Ольга. "Я не готов идти на открытую конфронтацию", - признается мой немолодой коллега, сотрудник академического института. Сразу несколько моих товарищей в своих монологах упоминают "двойную жизнь".
Константин, кандидат наук, доцент, преподаватель одного из московских университетов (имя изменено по просьбе героя):
"Могу про себя сказать, что у меня немного шизофреническая ситуация, так как я фактически веду двойную жизнь. Работаю в университете, в публичной университетской среде следую всем формальным правилам и российским законам, пытаюсь говорить между строк, при этом, конечно, оглядываясь иногда по сторонам. Так ведут себя многие сейчас, кто залег на дно. Кто-то из прежде адекватных персонажей идет дальше и заигрывает с официальной позицией властей, но многие ее открыто разделяют (какова тут степень банального конформизма, эмпирически подсчитать сложно, но думаю, что очень высока). В фаворе сейчас "патриоты" и государственники, которые true believers, в душе оставшиеся совками/националистами и просто мудаками. С другой стороны, я веду тайную от этого общества жизнь, в которой я участвую в <международном форуме>, проекте <зарубежного фонда>, общаюсь с иностранными коллегами, пишу статьи и working papers под чужим (если надо назвать вещи своими именами) или своим (если тема более отвлеченная или есть пространство для маневра). Такие как я есть, но не думаю, что их много. Уважаю тех оставшихся, кто открыто заявляет о своей позиции в соцсетях, например, но таких немного и те в общем-то следуют формальным правилам».
Вера Сергеевна, кандидат наук, сотрудник одного из академических институтов (имя изменено по просьбе героини):
"Все стало меняться после 24 февраля – атмосфера скрываемых страхов. Но вообще в науке многое зависит от организации и ее руководителя – в академических институтах все по-разному. На университеты давят значительно больше – там требуют "зиговать" и присягать. <…> В институтах РАН продолжаются интенсивные обсуждения и научные конференции по разным темам – хотя, например, все мои прежние разработки по России (до 24 февраля) практически обнулились: жизнь под санкциями требует совсем других сюжетов (чем, скажем, совместные проекты с Европой по инновациям или совместные публикации с Мировым банком на тему зеленого перехода). На тему санкций пока можно писать и публиковать статьи, причем вполне правдивые, они как бы не касаются военной цензуры, если только не применять запрещенных слов (типа "война"), подпадающих под уголовную статью. Но ведь у нас репрессии применяются задним числом, поэтому все находятся в напряжении. Это раньше люди думали, что если особо не высовываться и публично не ругать власть, то можно уцелеть, а теперь все понимают, что машина зла работает без передыху, просто на отработку силовиками своей зарплаты. <…> Личная безопасность – вот чем все озабочены, хотя и не говорят об этом.
Люди, конечно, глубоко переживают за Украину (из тех, кто следят за новостями через VPN), но еще больше боятся нарастания местных репрессий. Думаю, те, кто не могут уехать (по причине нехватки денег, или здоровье уже не то, или боятся не найти там работу), - либо смирились с тяжкой участью (наблюдается рост депрессий, смертей, суицидных состояний), либо завидуют тем, кто на свободной земле может назвать все своим именем, пройтись по улице с поддержкой Украины или просто говорить свободно, без самоцензуры. Моральное состояние людей много хуже, чем если бы мы просто вернулись в поздний "совок". Никто не жил при фашизме – и рифмовать могут только с историческими аналогиями. А градус зла каждый день поражает воображение – это даже невозможно обсуждать. Но внешне все спокойно, как будто ничего не изменилось. <…> Санкции работают. С осени забушует инфляция. Но гораздо хуже - чувство потери родины. Даже самые упертые не могут не видеть, что страна – изгой и постыдно опустилась на самое дно. О перспективах люди стараются не думать, в основном настраиваются на мрачные по здравому размышлению, но все же в глубине души тлеет огонек надежды, что ужас скоро кончится и «мы еще застанем перемены к лучшему». А пока надо выжить и не лишиться работы – и поддерживать друг друга, как можно. Хотя бы лишней улыбкой. Иначе говоря, это «двойная жизнь», как при совке, но только куда тревожней. Тогда не было обнаженного зла и безумной государственной злобы. Тогда, оставаясь на родине, мы родины не теряли».
Что в этих обстоятельствах будут делать студенты, не имеющие советского опыта постоянного притворства? Несомненно, они тоже очень разные: одни мои студенты работали на кубах Навального, были наблюдателями на выборах, стояли со мной бок о бок на Болотной, уезжали в зарубежные магистратуры (и оставались), другие становились сотрудниками "России сегодня". Очевидно, что чем дальше, тем больше система (в целом и система образования в частности) будет вытеснять первых и поощрять вторых. Опыт Константина это подтверждает: "Студенты в целом позволили себе промыть мозги, критического восприятия реальности мало, хотя они понимают, что в экономике жопа, на рынке труда ничего хорошего их не ждет. Раньше у нас было 20–30% ребят, которые задумывались над тем, чтобы продолжить обучение за рубежом. Чем они будут компенсировать это желание сейчас, непонятно. Смогут ли власти полностью отбить это желание в будущем, тоже пока не понятно. Но критически мыслящие студенты были все время с 14 года. Даже я бы сказал, что лучшие, напротив, были где-то в середине 10-х, какого-то нашкрымского угара не было. Его и сейчас нет, но есть смесь промытых мозгов, страха, наверное, и конформизма того же, их же никто не учит другому, ни университет, ни родители, думаю".
К вопросу об академической мобильности и международном сотрудничестве: в конце мая теперь уже научный руководитель НИУ ВШЭ Ярослав Кузьминов заявил, что "сейчас мы видим массированное давление со стороны правительств западных стран на наших многолетних зарубежных партнеров. Предпринимаются попытки прекратить обмены учеными и студентами, Россию исключают из Web of Sсience и других наукометрических баз, отключают наших студентов от образовательных онлайн-платформ". Коллеги, организующие учебный процесс, подтверждают, что университеты лишились доступа к базам данных (Bloomberg, Factiva, Euromonitor), а некоторые зарубежные университеты-партнёры отказываются выдавать дипломы в рамках программ двойных дипломов, однако студенты пока продолжают уезжать на учебу (и в "недружественную" Францию, и в "недружественную" Италию).
Вера Сергеевна: "Международное сотрудничество пока инерционно идет с Европой в части совместных конференций, но в ограниченных масштабах и для тех русских исследователей, кто уже имел визу, сейчас ее получить трудно".
Мария: "Особенно ощутимые изменения произошли в сфере международного сотрудничества. Многие зарубежные коллеги, которые раньше всегда были рады разным идеям и форматам совместной работы, отказываются сотрудничать, мотивируя свой отказ нынешними обстоятельствами (именно это слово звучит чаще всего) и позицией организации, в которой они работают. Однако есть и те, которые поддерживают диалог и делают всё возможное для сохранения хороших профессиональных и человеческих отношений. В основном это те коллеги, которые находятся непосредственно в России".
Ольга: "Часть зарубежных коллег поддержали и предложили помощь, часть не ответили или сказали "наш приоритет – Украина, а вы, ребята, давайте сами". Они тоже боятся осуждения". Вместе с тем, вот что говорит Глеб Хазановский, на протяжении многих лет курировавший стипендиальные программы в одном из европейских фондов: "Наша организация в России до начала войны предлагала порядка 30 стипендий. Причем даже после событий 2014 г. стипендиальные программы для поддержки студентов и ученых не только продолжили свое существование, но их количество даже увеличилось. <…> На конкурсы по индивидуальным стипендиям ежегодно приходило порядка 2500 заявок от российских студентов, аспирантов и ученых, и присуждались около 350 стипендий. <…> Отношение к студентам и ученым всегда было положительным. И оно положительно до сих пор! В этом отношении ничего не изменилось. И не потому, что коллеги ослепли и не увидели надвигающейся политической катастрофы. А как раз, вероятно, в силу того, что, усиливая "горизонтальные" связи, диалог на уровне науки и культуры, привлекая к совместным стипендиям российские институции, надеялись эту катастрофу предотвратить. Этого сделать, увы, не удалось, но, мне кажется, это все равно делалось не зря. Надо было попробовать! И вот понятное доказательство моих слов: даже сейчас фонд открыт для приема заявок. Многие совместные стипендии сейчас по очевидным причинам приостановлены, но те, которые предлагались изначально (для поступления в магистратуру, для научных стажировок) до сих пор в силе. Есть четкое разграничение между пособниками фашистского режима и людьми, желающими получить европейское образование и совместно делать красивую науку. По опыту, эти множества пересекаются слабо <…> Наука не знает границ! Перемены неизбежны, особенно в эпоху интернета и общедоступной информации и коммуникаций. Железный занавес в той безобразной форме, в которой он существовал до 1991 г., более невозможен. И молодое поколение тянется и будет тянуться к открытому, и, как следствие, более привлекательному свободному миру".
Пока что будущее видится куда менее оптимистичным: открытые дети цифровой эпохи, чей голос мы услышали на протестах последних лет, будут уезжать – и не возвращаться. Чуть ли не каждый день я узнаю о том, что кто-то еще из моих самых блестящих коллег был вынужден покинуть страну после увольнения или угроз политического преследования. Так или иначе, наука будет обескровлена, а ее уровень и значимость продолжат снижаться. Цензура и самоцензура, которые неуклонно усиливались после 2014 года, привели к девальвации экспертного мнения и окончательному прерыванию связей между независимыми экспертами и властью. В условиях прекращения международного партнерства и изоляции будет снижаться и качество образования. Наивно полагать, что ангажированность университета негативно скажется на формировании специалиста-гуманитария, но никак не повлияет на естественнонаучника, инженера, врача. Нет. Ангажированность преподавателя обычно обратно пропорциональна его профессионализму. У таких преподавателей студенты учатся одному: приспосабливаться и лицемерить. Опять-таки, лучше всего это получается у самых посредственных студентов. Объективность оценки уровня обучающихся будет искажена в силу растущего с каждым годом количества всевозможных "квотников" и зачисления в университеты студентов из "ЛНР-ДНР" и студентов, отчисленных из зарубежных вузов – они получили возможность перевестись сразу на "бюджет", что раньше было невозможно (и это мы еще не говорим о том, что происходит в школьном образовании). Можно ожидать процветания всевозможной "лысенковщины" и лженаучных идей, окончательного превращения академии в элемент инфраструктуры, обслуживающей режим: например, в стартовавшем учебном году в Высшей школе экономики появились дисциплины "Пропаганда: теория, история, методы, практики" и "Экономика и политика санкций".
Мой скепсис разделяет Иван, кандидат наук, сотрудник академического института (имя изменено по просьбе героя): "До начала Россией боевых действий в Украине уже было острое ощущение кризиса в гуманитарных науках, который в России проходил со своей спецификой. За отдельными исключениями наука становилась менее прикладной и более провинциальной. То, как кризис начался 24 февраля, показало с одной стороны слабость методологии в областях политологии и современной истории, несостоятельность значительной части институтов, ангажированность многих исследователей, а с другой - вызвало общественный запрос из России и зарубежья на результаты научной работы. Но какой это запрос в России? Поддержать и разъяснить курс российских властей внешней и внутренней аудиториям? Выполнить функцию инструмента пропаганды в своей области? Произвести значимое высказывания, не вызвав к себе внимание начальства и служб? Продолжить нести знамя российской науки в условиях, когда эта наука сама себя отрезала от остального мира и зарубежные партнеры отказались работать с учеными и институтами, имеющими связь с властями? Проще говоря, если до 24 февраля это был вялотекущий кризис в науке, сейчас она стала напоминать пустыню, в которой время от времени мелькнет на свой страх и риск тот или иной зверек, или вяло переместиться какая-то полумертвая тварь. И это не дно. Как и вся страна, ее наука оказалась в невиданной ситуации, в которой у нее утеряна возможность оценить весь ужас своего состояния. <…> Успешный ученый из России, способный продолжить свое дело за границей, для России делает больше, чем масса научных сотрудников, которые остаются в России и производят никому не нужный продукт, о котором забывают сразу после его публикации. У меня нет оптимистичного прогноза для российской гуманитарной науки. При сохранении нынешних власти и преобладающих настроений в обществе, мы получим состояние полумертвой пустыни на годы вперед с отдельными исключениями".
В один прекрасный день морок спадет, и российской науке и высшей школе придется вспоминать, в чем их настоящее предназначение. Возможно, для этого понадобятся не менее глубокие и жесткие преобразования, чем в силовых структурах или судебной системе, но это будет обязательным условием создания здоровой России – когда бы это ни произошло.
